О том, что началась война, студенты МИИГАиК узнали на ежегодных учебных практиках, на которых обычно выполнялись производственные работы.

В середине июня 1941 года Леонид Андреевич Кашин и еще пятеро студентов отправились на практику на север в Ухту, где приступили к геодезическим съемкам, необходимым для освоения новых нефтегазовых районов страны.

В Москве они должны были сняться с военного учета, но не снялись, хотя это и полагалось. При объявлении войны всем им надо было явиться по месту приписки, иначе им грозил трибунал за дезертирство. Об этом они и доложили руководителю практики. Однако он распорядился продолжать работы и никуда не ходить.

В военкомат студенты пришли через неделю после объявления войны, а военком только махнул рукой:

– Чтоб я вас, московских студентов, тут не видел. Без вас голова кругом идет. Война. Уходите, а то и вправду под суд военного трибунала попадете.

Через неделю они добрались до МИИГАиК, где от имени Военпроекта им предложили выполнять геодезическую привязку военных объектов. В списках был родной город Леонида Андреевича – Кинешма, куда он с удовольствием поехал выполнять геодезическую привязку военного аэродрома. Перед командировкой он стал переживать, что придется строить аэродром на полях его родной деревни Акишево, но строительство оказалось в двадцати километрах от Акишево в районе другого поселка (Решмы). А вот противотанковые рвы потом копали по деревенским картофельным и хлебным полям – организовывали линию обороны. К счастью, немцы до Кинешмы так и не дошли, а то они могли сжечь деревню, как это практиковалось фашистами на оккупированных ими территориях, но из-за немецких бомбежек разрушения деревенских построек все же были.

Поскольку разметка аэродрома проводилась сравнительно недалеко от Акишево, то Л. А. Кашин мог навещать родителей. Однажды недалеко от сельского кладбища Леонид Андреевич и его отец попали под налет немецкой авиации. Недалеко от них упала бомба и взорвалась. От этого удара летали и дыбились могильные плиты, из земли торчали гробовые доски, обнажились какие-то белые камни, а может быть, кости. Попавших под бомбежку охватил нешуточный ужас. Еще один удар – и их могло накрыть такой же плитой, и они без оглядки убежали прочь от кладбища.

Военный аэродром Решмы строили быстро – на месте делали изыскания, проектировали, тут же давали данные строителям. В начале августа студенты закончили работу и вернулись в Москву.

Город бомбили, на улицах было пусто, но Военпроект работал и студентов по его разнарядке отправили в Иваново, где они участвовали в выборе площадки для бомбардировщиков дальнего действия самой длинной в стране полосой в 1200 м.

Разметку аэродрома выполнили в кратчайшие сроки и успешно. Вечером 14 октября, закончив изыскания и проектирование, студенты поехали в Москву. Они доехали до Александрова, и там их высадили – пассажирские поезда на Москву больше не ходили, а по железнодорожным рельсам из Москвы гнали вагоны метро. Студенты обратились к военному коменданту – он определил их в воинский эшелон, и через сутки они были в Москве. В МИИГАиК опять никого не было – в актовом зале валялись в беспорядке какие-то вещи, в 38-й аудитории стояли койки. Тогда это был парткабинет, большая аудитория у лестницы. В начале войны студенческая группа практикантов, в которой училась Т.А. Прокофьева, по договору с Гидропроектом вела геодезические съемки вдоль реки Дона.

О войне студенты узнали только на следующий день после ее начала, когда их сняли с полевых геодезических работ и перебросили на полевые колхозные работы. Лишь в сентябре 1941 года они вернулись в свое общежитие, находившееся в пригороде Москвы, в Перерве, а в октябре 1941 года их перевели для проживания в физкультурный зал МИИГАиК.

Как только начиналась бомбежка, парни и девушки должны были подниматься на чердак. Девушки следили за местом падения «зажигалок», а ребята особыми щипцами сбрасывали их с крыши на землю. Зенитки стояли недалеко, на площадке на крыше ЦАГИ. После их выстрелов осколки зенитных снарядов барабанили по крыше как горох. Головы студенты прятали под чердачными перекрытиями, а после отбоя тревоги были обязаны проверить крышу и лишь потом уходить.

Но это продолжалось недолго: всех ребят курса отправили на фронт. После войны доучиваться в институт вернулись только двое из них.

16 октября 1941 года в Москве началась паника. Люди штурмовали поезда восточных и северных вокзалов. Студенты-москвичи в институте не появлялись, исчезло и начальство.

В институте осталась только преподавательница английского языка Наталья Александровна Дворецкая, которая подбадривала иногородних студенток. «Вам, девочки, нужно уходить из Москвы, а то уже к Кунцеву немец вплотную подошел», – говорила она. Студентки выходили на улицу – страшно, людей нет, кругом стреляют зенитки, самолеты летают, где-то бомбы рвутся. Куда сейчас идти. И свои-то могут подстрелить. Вот так несколько раз студентки пробовали уйти из Москвы, да все не получалось, но через два-три дня в город стали возвращаться партийные и комсомольские руководители.

Ими был организован студенческий отряд, и его на грузовиках отправили в Кунцево рыть окопы и противотанковые рвы. Там тоже были бомбардировки. Но не слишком интенсивные и не близкие, а поэтому не страшные. Студентов расселили на близлежащих дачах. Ребята копали землю, а девушки на носилках ее относили. Т.А. Прокофьева и Л.А. Кашин работали в составе этого отряда.

Однажды для решения организационных вопросов Леонид Андреевич поехал в Москву и попал в бомбежку у Курского вокзала.

Всех, кто был в этом районе, отправили в метро. Детей и стариков размещали в вагонах, стоявших на станции, а остальных направляли в тоннель, ведущий к площади Революции. Там были деревянные настилы, нары, на них Леонид Андреевич провел ночь, а утром вышел на площади Революции. На Покровке патруль проверял документы – его пропустили, и он был поражен открывшимся зрелищем: на месте здания ЦК партии увидел огромный котлован, туда попала бомба. Купола московских церквей были закрашены матовой краской, на Большом театре натянуто полотно и нарисованы какие-то дома. Москва стала неузнаваемой.

В конце октября вКунцево пришли грузовики, и студентов отправили в институт готовиться к эвакуации. 28 октября колонна от института тронулись до Казанского вокзала. Вместе с МИИГАиК эвакуировалось аэрофотосъемочное училище. При­городным поездом студенты ехали до Егорьевска. Погода была промозглая. Снега еще не было, но шел мелкий дождь. Дул порывами холодный ветер. Ночевали в Егорьевске в казармах фабрики. Протопили огромную печь, высушились. Каждому, не спрашивая документов, давали пятисотграммовый паек: какая-то крупа, икра частиковой рыбы, очень соленая, и карамель.

По узкоколейке их повезли на Шатуру, а оттуда в Муром. В Муроме студентов разместили в женском монастыре и на частных квартирах.

Руководители института имели опыт организации полевых геодезических работ и хорошо организовали эвакуацию в Ташкент. Студенты получили паек на десять дней, включавший хлеб и зернистую икру частиковых рыб, очень мелкую и ужасно соленую. В Муроме студентов определили на постой к местным жителям. Распорядок для студентов был военный – с построениями, перекличками, линейками и выдачей продуктов по спискам.

К этому времени немцев отбросили достаточно далеко на запад. Стало возможным возвращение встолицу, но распоряжения об этом не последовало.

Эвакуация в Ташкент продолжилась. До Куйбышева (ныне Самара) поезд шел медленно – почти на каждом полустанке его загоняли в тупик, так как навстречу шли воинские эшелоны. Куйбышев (город был предназначен для размещения правительства СССР) поезд проскочил без остановки, и Тамаре Александровне не удалось посмотреть город ее детства. Далее поезд опять замедлил ход и прибыл в Ташкент лишь под Новый год. Студентов пропустили через санпропускник и поселили в физкультурном зале топографического техникума. Они спали на полу, на своих чемоданах, а питались по карточкам в столовой аэрогеодезического предприятия (АГП).

Еда была скудная: маленькие пончики с повидлом и в пол-литровой баночке суп, в котором плавало что-то вроде галушек из теста. Занятия были формальные – лишь некоторые преподаватели читали лекции, большинство распространялось на общие темы.

Многие устроились на Ташхолодильник. Л.А. Кашин всоставе этой группы стал работать грузчиком холодного склада (морозильника), но и это не спасало студентов от голода, тогда он, по договору с Центральным военным управлением, поехал на работу в Семипалатинск и, соответственно, не посещал лекции.

Когда Кашин вернулся в Ташкент, его вызвал к себе декан Черданцев и между ними состоялся такой диалог:

– Где ты пропадал?

– Я был здесь! (а его больше месяца не было).

– Ладно, если сдашь три экзамена, то я тебя оставлю. Не сдашь, иди куда хочешь, на все четыре стороны.

Л.А. Кашин сдал эти экзамены, причем два из них – на отлично: фотограмметрию (профессору Скиридову) и гравиметрию (профессору Михайлову).

Семестр кончился, и студентов откомандировали на рытье Карасуйского канала. Ребята копали, а девушки носили землю. Колхоз, где разместили студентов, кормил их обильно. Суп варили из конины. Конина в Азии считается очень вкусной пищей. Кашу варили из крупы «маш», что-то вроде чечевицы.

А в это время МИИГАиК продолжал в Москве функционировать, поскольку эвакуировались в основном иногородние студенты. В конце учебного года была организована геодезическая практика. На эту практику в Башкирию директор МИИГАиК А. И. Мазмишвили отправил студентов как из Москвы, так и из Ташкента, а затем всех вернул в Москву, поэтому документы на возвращение студентов из эвакуации не оформлялись. Эвакуация 1941 года для иногородних студентов МИИГАиК завершилась.